Они спускаются к пещерам, и Лука все чаще ощущает, что сердце его замирает, а дыхание спирает. Казалось, что вдыхает он не морской воздух, а разгоряченный дым пожара, неспособный прокашляться и выбраться из горящего здания. Скоро балки рухнут и похоронят под пепелищем, но Лука и шагу сделать для своего спасения не сможет, пленяемый ласковым голосом безумного бога.
"Это шаг веры, — произносит в голове, уже не причиняя боли, лишь принося облегчение, — Даже у видимо бездонной пропасти есть дно. Даже у Тартара. Там могут быть острые скалы, а может быть и спасение."
Лука стоял у края самосознания в нерешительности. Ему дали видимый выбор, но правда в том, что если шаг в бездну не сделает, то его столкнут. Внизу не было спасения. Внизу был Кронос.
Великий и ужасный титан в ловушке подсознания, пока еще не понимающий, где находится, но уже общающийся с единственным реальным собеседником за долгие годы — сербским мальчишкой. Чем дольше длилась их внутренняя беседа, тем сильнее Лука начинал понимать Сатурна, тем сильнее Сатурн пробивался сквозь Луку. И все же что там внизу, на дне? Скалы, вода или вечное упокоение?
— Куда ты? — тихо и растерянно бросает в пустоту, глядя в спину удаляющемуся Найджелу, — Ты что, меня бросаешь? — громкий вопрос его разносится эхом по пещере, но все так же остается без ответа.
"Она всегда нас бросает." — из темноты эхом прилетает ответ куда реальнее, нежели прежде.
"Найджел не бросил меня... Он..."
"Обманщик. Лжец. Она всегда лжет нам. Всегда выбирает не нас."
"Но Найджел бы тогда..."
"Убил бы тебя? Ты — еще одна его прихоть, в которой он разочаровался, стоило милому щенку вырасти в нечто большее. Разве ты не заметил...?"
... Как он смотрел на них. Как холодно отвечал. Как мрачно молчал, будто сидит на похоронах. Ему нужен прежний Лука — не тот, которому намного лучше. Этот человек не нуждался в друге, но нуждался в зависимом от себя пациенте.
"Поцелуй означает прощание." — касается лба, не замечая, что привалился спиной к стене пещеры, сполз на сырой каменный пол и часто-часто дышал, как если бы словил приступ клаустрофобии.
— Обманщик! — в отчаянии кричит в пустоту, — Ты лгал мне!
Его тусклая тень удлиняется. Он слышит едкие смешки и сбивчивые шепоты отовсюду. В любые времена голоса насмехались над проигравшим и преданным титаном. Кронос различает и узнает каждый из них: его отец, до сих пор осыпающий сына проклятьями; его дети, навсегда в мыслях оставшиеся юными; его братья и сестры, обвиняющие младшего в падении и заключении. Кронос широко улыбается и раскрывает объятья, поднимая руки. Он готов принять их всех, как принял множество веков назад. Его разум достаточно огромный, чтобы в нем жили тысячи личностей: отец, безумец, муж, тиран, любовник, друг, брат, враг, справедливый царь, мучитель, пожиратель детей, бог, повелитель и другие.
Он звонко и раскатисто смеется, словно гром в поле под тучами. Поднимается на ноги и хватается за голову, не в силах остановить почти что истеричный жуткий смех. Запускает пальцы в волосы, взъерошивает их, задыхаясь от того веселья, что испытывает. В конце концов, Лука сам сделал этот шаг. Ожидая на дне пропасти увидеть монстра, он увидел самого себя. Не было никакого пожирания или сливания в единое целое. Не было похоронов.
Он всегда был Кроносом, а Кронос всегда был Лукой Балашевичом — две стороны одной медали. Аверс и реверс.
— Рея~я, — громко ласково растягивает в пустоту, делая шаг в пещеру, стоило приступу смеха уняться, — Куда же ты ушла? — шаг постепенно ускоряется, а в глазах появляется горящий азарт.
На ходу он легко отрывает длинный сталагмит, нисколько не удивляясь возросшей силе. Вращает в руке, примеряется, хлюпая ботинками по мелководью. Нарастающая тьма его не страшит — за долгие годы в тюрьме богов он стал ее частью, научился в той ориентироваться так же, как и при свете дня.
— Рея! — кричит, теряя терпение.
Она же не могла уйти далеко? Догнать. Поскорее догнать и убить. Ох, как же он зол на нее.
— РЕЯ! — от ора сотрясаются стены и сыпется пыль с потолка, грозясь обрушением, но Кронос не замечает, что творит в гневе.
Замерев, кроме своего голоса, слышит всплески воды. Напуганная присутствием мужа, титанида как всегда выдает себя с потрохами на его милость.
— Ох, дорогая, — стремительно направляется к камню, за которым Найджел прятался, — Ты ничему так и не научилась. — говорит с улыбкой довольного садиста, жена которого прячется в шкаф раз за разом.
Кронос ожидаемо встречает сопротивление: разбив о камень сталагмит; чудом не раскрошив голову увернувшегося мужчины, титан ловит за руку супругу, тянет на себя, хватает за волосы и впечатывает лицом в стену пещеры.
— Что-что? — оставляет чужое тело в покое, чтобы пообщаться с воображаемыми голосами, — Нет, прервемся на вино чуть позже, Криос. — несет абсолютный бред, настолько увлеченный галлюцинациями, что забывая о Рее и позволяя той уйти.
И только когда Найджел исчезает из поля зрения, безумец тяжело, будто наигранно, вздыхает:
— Каков подлец, Криос. С твоим вином я вновь позабыл о супружеском долге. Ты слишком опекаешь нашу сестренку, друг мой. — качает головой и отбрасывает в сторону остатки известняка, вновь идя вперед на поиски.
Пробудившись, тот мало что понимал о происходящем. Мог смотреть в Луку, но не осознавать, что все это значит. В его времена не было таких же слов, не было такой же одежды, музыки и прочего. Великий разум его призывал к рациональному изучению мира вокруг, просил не спешить, однако сумасшествие омрачает сознание даже самых мудрейших. В пещерах Диру сейчас не был тот Кронос, каким помнила его сестра до победы над Ураном. За ней охотилась тень прежнего справедливого и мудрого правителя, склонившего колени перед хаосом, проигравшего в борьбе с болезнью души.
Она у него почернела.
— Рея! — вновь зовет, зацикленный на жене.
Как и Лука, не желающий отпускать чужую рубашку, Кронос так же не отпускал сестру, сделав ее собственной заложницей до конца времен. Они будут связаны навечно, и муж никогда не даст этого развода.
— Рея! — его грозный голос становится отчаянным голосом паренька из Сербии, — Милая... — падает на бок к стене, — Пожалуйста, Рея... Не оставляй меня. — просит ее чуть ли не в истерике, — Я люблю тебя. Выйди. Я не в себе. Прости меня, Рея. — они оба знают, что Кронос эмоционально нестабилен.
Он не врал ей, что сожалеет. Не врал, что любит. Жалобные интонации голоса не лгут. Как и в прежние времена, когда его умопомрачение не было столь отчетливо заметно, супруг мог просить прощения за каждую вырвавшуюся неслучайную грубость, целовать руки и долго-долго обнимать, полный нежности.
Однако Кронос и не врал в желании убить ее. Не врал, пытаясь рассечь голову. Его сознание в момент пробуждения напоминает американские горки с прямо противоположными желаниями и стремлениями, объединяемые одним и тем же влечением — женой.
Безумец напоминал себя в самые худшие времена — Титаномахию и период Тартара. Сатурн не мог пока что вспомнить Острова блаженства, где его болезнь утихла, оставляя вместо себя пустого и разбитого старика.
Нет, сейчас тиран полон страсти и гнева, будто в период войны.
