Восемь изначальных богов Гермополя, представали в образах людей с головами рептилий. Они вышли из Нильской бездны, еще до сотворения человечества. Одна пара была представлена в виде бога и богини. Они считались супружеской парой и ипостасями одного бога.
Хех и Хухет - пара божеств символизировала – бесконечность, вечность и постоянство времени. Рожденная на рассвете пара богов, символизировала долголетие египтян. Изначально имя Хеха переводилось как – потоп. Что относило его к первозданным водам хаоса, который существовал еще до сотворения мира. Хех именовался как – бог миллиона лет. Миллион лет у египтян олицетворял бесконечность.
Хех и его женская ипостась были божествами долголетия. А также теми богами, что принесли свет появившись на рассвете.
Хех изображался также в образе человека, сидящего на корточках. В каждой руке у него по пальмовому стеблю. Которые олицетворяют долгую жизнь египтян. Годы жизни обозначались на стеблях зарубками. Также на изображении можно увидеть кольцо шен, оно расположено у оснований стеблей. В изображении бога использовался иероглиф обозначающий миллион лет.
пример поста – Давно не виделись? Здравствуй, Эзра? – слова его сорвались с губ с напускной легкостью, но дрожь, едва заметная, предательски выдавала его внутреннее негодование. Он растянул фразу, словно пытаясь растянуть момент, вслушиваясь в отголоски обиды. Усмешка, игравшая на его губах, была фальшивой, призванной скрыть уязвимость, оголившийся нерв, к которому так болезненно прикоснулось это неожиданное воссоединение.
Эзра обернулся резко, как хищник, почувствовавший опасность. Рыжие волосы, обычно мягко обрамляющие его лицо, сейчас взметнулись языками пламени, отражая бурю эмоций, бушевавшую внутри. В бирюзовых глазах Эрминио сверкнула сталь - холодная и непроницаемая, отталкивающая любую попытку сблизиться.
– Это, по-твоему, смешно? – прошипел он, и голос его звучал опасно низко, как рык загнанного в угол зверя. – Не поверю, что ты не знал и что это “О, дивное совпадение,” и мы вновь вот так неожиданно встретились. Эрминио знал, что эти слова – лишь вершина айсберга, под которым скрывалось море невысказанных обвинений и затаенных обид. Он видел, как дрожат кончики его пальцев, как напряжены мышцы лица, как тень разочарования омрачает его взгляд. Эзра отвернулся, избегая зрительного контакта, и с нарочитой небрежностью направился к кофейному автомату. Подставив бумажный стаканчик под носик, он с яростью нажал кнопку, словно вымещая на бездушной машине весь свой гнев. – Ты спланировал это, – прорычал он, с трудом сдерживая ярость. – Я знал о твоем появлении за месяц до того, как ты здесь появился.
Эти слова, словно пощечина, обрушились на Эрминио. Ебать! Ебушки воробушки! Я нихуя не знал, а все все знают! Вот те и глава шпионов! Чур меня, сука, чур! Он знал, что Эзра проницателен, что его невозможно обмануть, но надеялся на чудо, на то, что он поверит в случайность их встречи. Теперь же стало очевидно, что их прошлое, как зловещая тень, преследовало их, отравляя настоящее и омрачая будущее. Эрминио замер, не в силах вымолвить ни слова. Он понимал, что любые оправдания сейчас будут звучать фальшиво, что любой жест примирения будет воспринят как насмешка. Ему оставалось лишь беспомощно наблюдать, как Эзра отгораживается от него, как возводит вокруг себя непробиваемую стену.
- Я не думаю, что ты поверишь вообще каким-либо моим словам, да? - тихо пробормотал Аудиторе себе под нос, отворачиваясь от Эзры и устремляя взгляд в окно. В его голосе сквозила усталость, разочарование и отчаяние. Он предвидел этот исход, знал, что их встреча не будет легкой, но все же надеялся на лучшее. Теперь же ему оставалось лишь признать поражение и ждать, когда Эзра будет готов выслушать его, если этот момент вообще когда-нибудь наступит. За окном мерцали огни Центрального города, символизируя надежду, которую Эрминио все еще пытался сохранить в своем сердце, несмотря на боль и горечь, затопившие его душу.
Вновь вернулся в реальность - Взгляд Эрминио, словно прикованный, неотрывно следил за Эзрой. За тем, как он небрежно подносит стаканчик к губам, за тем, как делает глоток, за тем, как легкий морщится его лоб – в каждом мимолетном движении, в каждом микроскопическом изменении выражения лица Эрминио отчаянно искал ключ к разгадке его души. Искал хоть малейший признак того, что за стеной холода и враждебности еще тлеет уголек былой привязанности. За секунду до трагедии всё словно замедлилось, растянулось, словно резиновая лента. Эрминио видел, как стопа Эзры задевает неровность пола, как он теряет равновесие, как его тело начинает падать. И инстинктивно, в попытке удержаться, он тянется к ближайшей опоре. И этой опорой оказывается… Эрминио. Кадры пролетели перед глазами молниеносно: рука Эзры, хватающая за ткань его пиджака, стаканчик, выплескивающий кипящую жидкость в воздух, и всё это – в звенящей тишине, нарушаемой лишь учащённым сердцебиением Эрминио. Кофе обжигающе разлился по ткани, пропитывая пиджак, рубашку и даже проникнув сквозь брюки, опаляя кожу. Боль пронзила его, но тут же отошла на второй план, затмеваемая осознанием невероятной близости. Эзра прижался к нему, его дыхание опаляло щеку Эрминио, и в этот момент мир словно сузился до размеров этой тесной близости. Широко распахнутые глаза Эзры, в которых застыли испуг, удивление и… что-то ещё, что-то неуловимое, что заставляло сердце Эрминио биться в бешеном ритме. В ушах зазвенело, всё вокруг словно расплылось. Остались только они двое, застывшие в этом неловком, щемящем моменте. Их лица разделяли всего несколько сантиметров, достаточно, чтобы почувствовать тепло его кожи, увидеть мельчайшие искорки в глубине его глаз, услышать его прерывистое дыхание. Запах кофе, смешанный с терпким ароматом ванили и самого Эзры, заполнил лёгкие, опьяняя и лишая воли.
Уши Эрминио вспыхнули ярким румянцем, выдавая его с головой. От шока, от боли, от близости, от вихря противоречивых чувств, всколыхнувшихся в его душе. В этот момент все прежние обиды и разногласия отступили, словно их и не было. Осталось лишь ощущение острого желания и страха одновременно. наверное, как в самых дешманских порно-романах, в такие секунды говорят: Этот миг может стать началом новой главы в их истории, или же навсегда закрыть двери в их прошлое. Попсовость момента зашкаливает, блять.
Глубокий вдох, словно погружение в ледяную воду, чтобы обжечь изнутри, и Эрминио, собрав всю свою волю в кулак, аккуратно, стараясь не нарушить ни личного пространства, ни хрупкого равновесия Эзры, выпрямил его на ноги. Отстранился, освобождаясь от этого короткого, но ошеломляющего контакта. Затем, с отрешенным видом, взглянул на себя, как на совершенно постороннего человека, попавшего в нелепую ситуацию. Рубашка, пиджак, брюки – все было пропитано, пропитано ванильным ароматом кофе, горьким вкусом момента, который, как он знал, теперь навсегда отпечатается в его памяти. Он вздохнул, тихий, почти неслышный, и выложил на стол все содержимое карманов: ключи, вторую электронку, все лишнее, оставляя только телефон, связь с внешним миром, маяк в этом хаосе. Развернулся, отрезая себя от Эзры, от этого невероятного, разрушительного момента, и решительно направился в уборную. Не к ближайшей, не к той, что была рядом с общим офисным пространством, а, слоняясь по коридору, выискивая дальнюю, надеясь, что время, потраченное на дорогу, поможет хоть немного прийти в себя, привести в порядок мысли и чувства, хаотично бурлившие в нем.
Зайдя в уборную, он одним резким движением скинул пиджак на раковину, с отвращением рассматривая расползающееся кофейное пятно, словно чужеродное пятно на идеальной ткани. Небрежно расстегнув несколько пуговиц рубашки, он, махнув рукой на идеальную укладку волос, расстрелявшуюся от близкого контакта, стянул рубашку через голову, чувствуя прохладу. Подставил ткань рубашки под струю прохладной воды, стараясь смыть кофейные разводы, въевшиеся в ткань, но понимая, что избавиться от них будет непросто, как непросто будет избавиться от воспоминаний об этом дне, о его запахах, о прикосновениях. Покосился на телефон, одиноко лежавший на краю раковины. Его рука невольно потянулась к нему, словно к спасательному кругу в бушующем море эмоций. Взял трубку, и, не раздумывая, набрал первый номер, что всплыл в памяти. Не номер брата, не номер какого-нибудь друга или знакомого. Бездумно, инстинктивно - ее номер. Казалось, прошла вечность, пока гудки тянулись, нарастая в напряжении. Эрминио уже начал сомневаться, что ему вообще ответят, что он не совершил ошибку, поддавшись порыву. Но, к его облегчению, или, возможно, к еще большему смятению, на той стороне ответили мгновенно, как только он коснулся уха трубкой. Ты знала всё с самого начала, мама? - прошептал Эрминио, и слова эти прозвучали скорее как упрек, как крик отчаяния, чем как вопрос. Он смотрел на своё отражение в полном разводов и капель от воды - грязном зеркале, словно пытаясь найти там ответ, но видел лишь разбитого человека, преданного самым близким. - Знала, что я чувствую, знала мои стенания все эти ебучие года, где я был на привязи семьи, делал всё ради Аудиторе, ради контракта, которым вы меня связали, и ты просто вкинула мне вот такой сюрприз и протолкнула его в напарники?
В трубке зазвучал приглушенный голос, слова которого были неразличимы для постороннего слушателя, но по тону Эрминио можно было понять, что разговор этот давался ему нелегко. Он нахмурил брови, плотнее сжимая телефонную трубку.
… Но зачем, мам? - выдавил он, и в голосе его прозвучала неприкрытая боль. - Почему ты не предупредила? Знала ведь, как это для меня… Каким бы сильным я ни казался, каким бы неприступным ни пытался быть… Я не железный, мам! Каким бы высоким ни был мой пост в Аргусе, как бы уверенно я ни уходил, гордо подняв голову, словно глава дома Аудиторе… мам!… У меня реально есть чувства, которые можно задеть. Ты же знаешь… Я думал, что мы всё решили, что мой долг перед семьей и тобой выплачен сполна, что я больше не наследник, не пешка в твоей игре, а… свободная пташка!
В трубке снова зазвучал тихий голос матери, слова которого оставались за гранью понимания, но по тому, как сжимались кулаки Эрминио, можно было догадаться, что она не оправдывалась и не просила прощения.
… Я понял, хорошо, - отрезал Эрминио, и голос его стал холодным и отстраненным. В нём не было больше ни боли, ни отчаяния – лишь усталость и разочарование. - Нет, я не вернусь домой, пока не обустроюсь. Я не хочу сейчас никого видеть. Передай Маттео и Авели, что… да, всё в порядке. Я позвоню позже.
Только с ней он мог вскрывать свои чувства и разговаривать открыто, как обычный подросток, ее сын, которому давно не 16 лет, но которого продинамили в этот период и забили хер на гения семьи. А сейчас. Сейчас было гораздо тяжелее восстановить то, что было утеряно, пронося это бремя сквозь года.
Он отключил телефон и с силой бросил его на мокрый пиджак, заглушая звук удара бурлящей в нём злостью. Громко выругался, срываясь на поток бессвязных бранных слов, выплескивая наружу ярость, которую больше не мог сдерживать. Сжал кулаки под струёй холодной воды, пытаясь унять дрожь, охватившую его тело, заглушить боль в груди. Разжал кулаки, смочил водой ладони и с отчаянной нежностью растрепал свои и без того растрёпанные вьющиеся локоны, смотря в потертое зеркало на свое отражение. Вот тебе и на. Колпак семьи будет вечно надо мной, да?
Хорош, как черт, - промелькнула вслух смешная, но в тоже время горькая мысль. Даже в таком состоянии на меня смотрят, как на кусок мяса. Да и жизнь, действительно, какая-то сучья комедия с дурными приколами. Вздохнул и запрокинул голову вперед, подставляя лицо под холодные струи воды, смывая с себя грязь, ложь и боль. Надеясь, что вместе с водой утекут и воспоминания, которые теперь, словно призраки, будут преследовать его в Верхнем, а теперь походу и в этом проклятом Центральном городе.
Дверь тихо скрипнула, приоткрываясь на узкую щель и впуская в полумрак тусклый свет коридора. На пороге, словно видение из прошлого, стоял… он. Конечно же, Эзра. Эрминио почувствовал, как в груди что-то болезненно сжалось, как сердце пропустило удар, а потом бешено заколотилось, словно загнанная птица. Он медленно отлепился от раковины, ища в её холодной поверхности хоть какую-то опору, и повернулся к Эзре лицом. Их взгляды встретились, и Эрминио утонул в этих знакомых, таких любимых теплых глазах. Тяжелый вздох вырвался из его груди, словно сбрасывая непосильную ношу. Как долго Эзра там стоял? Что он слышал? Да и хрен с ним, не важно. Главное – он здесь. Эзра, словно робкий олененок, забредший в незнакомое место, неуверенно переминался с ноги на ногу, сжимая в руках упаковку влажных салфеток и, на удивление, чистую, сложенную рубашку подходящего размера. Он что-то невнятно пробормотал, выдавливая из себя слова извинения, тихие и смущенные, словно боялся нарушить хрупкую тишину, повисшую между ними. В его голосе сквозила искренняя раскаянность, и Эрминио невольно смягчился. Шоколадный парнишка усмехнулся, и эта усмешка получилась кривой, исполненной и грусти, и облегчения одновременно. В ней сквозило горькое признание того, что судьба снова сыграла с ними злую шутку.
- Моим переводом руководила мать, через свои какие-то там связи- сказал он, глядя прямо в глаза Эзре, пытаясь прочитать в них хоть что-то, кроме вины и раскаяния. - Я не знал, что ты будешь моим напарником.
Затем, кивнув на салфетки и рубашку, искоса взглянул на Эзру и небрежно бросил: - Я стираю, ты оттираешь брюки на мне.
В этих словах, сказанных нарочито легко и беспечно, крылась целая гамма эмоций: и желание разрядить обстановку переводя все в шутку, и попытка вернуть всё в привычное русло, и проверка на реакцию, и даже легкое, почти не осознаваемое желание увидеть Эзру в столь интересненьком положении.
И Эрминио еле успел остановить Эзру, прежде чем тот действительно опустился на колени и с серьезным выражением лица попытался оттереть кофейные пятна с его брюк. Этот импульсивный порыв, эта наивная готовность искупить свою вину, до глубины души тронула Эрминио, но в то же время вызвала острое чувство неловкости и смущения. Он не ожидал такой реакции, не хотел ставить Эзру в такое унизительное положение. Это было слишком, переходило все границы приличия.
- Стой, блядь, что ты творишь?! - вскрикнул Эрминио, хватая Эзру за руку и рывком поднимая его на ноги. - Я пошутил, господи! - Он закрыл рукой глаза и лицо, не скрывая улыбки и легкого смущения. Господи, как же всё это было нелепо и смешно! Это было до одури наивно, словно они снова стали теми двумя молодыми парнями, только начинающими узнавать друг друга после кучи тумаков и разбитого носа, не обременёнными прошлыми обидами и разочарованиями.
|
